Dans ma rue

      ***

      Старое пианино было исцарапанным и давно утратило прежний шоколадный цвет, вылиняло до уныло-рыжего, но звучало всё ещё на диво неплохо. Возможно, вскоре ему предначертано было окончательно рассохнуться и начать дребезжать, но Санса искренне надеялась, что этого не застанет – инструмент был её кормильцем и, можно сказать, другом, она выучила уже, кажется, каждую царапинку на корпусе и каждое пятнышко на пожелтевших клавишах. Конечно, оставалась ещё гитара, такая же потрепанная и нуждающаяся в постоянной настройке, потому что колки были разболтаны и уже толком не удерживали натяжение струн, но к пианино девушка успела по-своему привязаться, привыкнуть за те несколько месяцев, что работала в этом баре.

      Будь всё не так паршиво, ноги её не было бы в месте вроде этого. Бар "Minuit", расположенный там, где сходятся улицы Трюден и Лалье, являлся, конечно, не худшим из старых заведений Парижа, но определенно не был тем местом, в котором стоило бы бывать приличной девушке. Окна, давно уже не видевшие мокрой тряпки, днем с трудом пропускали жалкие огрызки солнечного света, а ночью горели в уличной темноте тускло-желтыми пятнами, за которыми плавали мутные силуэты. Столы, до блеска вытертые локтями посетителей, когда-то были лакированными, но от этого лака остались одни воспоминания. Сюда приходили за удивительно хорошим коньяком и сговорчивыми "бабочками", которые порой прогуливались мимо, выжидая, пока кто-то из клиентов обратит на них внимание. Владелец бара, седеющий крепкий Оливье, первое время на Сансу подозрительно косился – видимо, ждал, что и она начнет подрабатывать тем же, но девушка только пела, аккомпанируя себе на пианино. Больше она просто ничего не умела, а торговать собой ей было противно. Можно было попробовать устроиться официанткой, но в приличное заведение её бы не взяли, а в барах вроде этого платили не так много, да ещё и частенько норовили залезть под юбку. Сидеть в уголке за пианино было безопаснее, к тому же, порой ей бросали лишнюю монетку за особенно понравившуюся песню. Заработанного с натягом, но хватало на то, чтобы платить за маленькую съемную комнату – то, что более справедливо было бы назвать чердаком, потому что выше жили только голуби, урчание которых неизменно будило Сансу по утрам.

      Девушка вздохнула, аккуратно протирая крышку инструмента мягкой тряпочкой. Лак во многих местах потрескался, но она всё равно пыталась ухаживать за пианино. Не чтобы продлить ему жизнь (тут уже мало что могло помочь), а скорее чтобы занять руки. Играть её научила мама, они даже порой исполняли что-нибудь в четыре руки. Дома у них стоял большой черный рояль, такой гладкий, что в нем всё отражалось, как в зеркале, а из-под крышки вкусно пахло деревом. Сансе нравилось смотреть, как мама садится за инструмент, легко касается клавиш пальцами, а потом делает вдох и... начинается волшебство. Её руки, кажется, прикасались совсем невесомо, но на деле нажимали ровно с той резкостью и силой, чтобы извлечь правильный звук.

      Теперь всё, что осталось у Сансы от мамы – умение играть на пианино.

      ***

      Нельзя сказать, что он любил выпить. Скорее, в бары (да и не только в бары) его приводило чисто писательское любопытство: в таких местах можно было увидеть самых разных, зачастую весьма колоритных, людей, понаблюдать за ними, заметить что-то, чего не увидишь, если мельком встретишь человека на улице. Конечно, подобные заведения редко отличались хорошей репутацией, зато были по сути постоянно пополняющейся галереей образов, в которой среди сотен посредственных натюрмортов можно было заметить и подлинный шедевр. Вот Петир и сидел, потягивая кофе (или коньяк, если приличного кофе в заведении не было) и наблюдая. Запоминал типажи, подмечал жесты, голос, мимику, чтобы после, вернувшись домой к своей потрепанной печатной машинке, стучать по клавишам до утра, нервируя пожилую соседку мадам Тома, которая непременно снова будет на него жаловаться всем подряд.

      Обычно он ни в одном месте не задерживался дольше пары вечеров, но когда неделю назад ноги случайно привели его в "Minuit", что-то пошло не так. Приглушенный отзвук потрепанного пианино, блик на яркой меди непослушных локонов и голос – откуда только бралось такое звучание в этом хрупком создании?

      Ей вряд ли было больше семнадцати, в полумраке бара кожа казалась бледной до прозрачности, а запястья были тонкими, как птичьи лапки. Куда уместнее она смотрелась бы в дорогом, но не чересчур откровенном платье на каком-нибудь приеме в высшем обществе, скромно опускающая глаза и протягивающая изящную ручку для поцелуя, или в богатом доме, сидящая за вышивкой или книгой, но уж никак не в этом баре, среди полупьяных мужчин, которые понятия не имеют, как вести себя с девушками такого круга. Как её только занесло сюда? Впрочем, Петир на собственном жизненном опыте успел убедиться, что даже за самым невинным личиком может скрываться омерзительная сущность, а потому заговорить с очаровательной незнакомкой пока не пытался. Это можно было назвать некоторой разновидностью трусости – сохранять расстояние, чтобы не видеть её пороков, продлить прекрасную иллюзию, которая делала рыженькую девушку едва ли не ангелом, по какой-то чудовищной ошибке оказавшимся в мире людей.

      J'habite un coin du vieux Montmartre

      Mon père rentre saoul tous les soirs

      Петир упустил момент, когда она начала играть. Тонкие пальцы коснулись клавиш потрепанного пианино, девушка закрыла глаза – ей не нужно было смотреть, чтобы не ошибаться. Её голос подрагивал там, где необходимо, и не от того, что не хватало дыхания. Это было чувство, словно она пела действительно о себе: будто это её семья жила в нищете, а отец, понимая, что больше дочь ничего не может, предлагал ей выйти на улицу торговать собой, лишь бы не быть лишним ртом, не способным принести в дом хотя бы немного денег. Безумная ситуация, но Бейлиш знал – даже такое бывало, причем чаще, чем хотелось бы думать.

      Les hommes te trouvent plutôt jolie

      Tu n'auras qu'à partir le soir

      Y'a bien des femmes qui gagnent leur vie

      En s'baladant sur le trottoir

      Он нахмурился, поманил к себе Оливье, который методично вытирал кружки за стойкой, указал взглядом на девушку за пианино.

      — Где ты её взял?

      Хозяин бара усмехнулся, откладывая в сторону полотенце, развел руками, словно извиняясь.

      — Прибилась тут, просила дать ей любую работу. На кухне от неё нет никакого толку, "бабочек" я не держу, да и куда ей, вон какая, только что насквозь не просвечивает. Вот и посадил петь, всё равно больше она ничего не умеет, а Гастон прошлой весной сломал руку так, что уже вряд ли когда-нибудь сядет за инструмент. А что такое, месье Бейлиш?

      Петир качнул головой, не отводя взгляд от рыжей. Ничего внятного. Загадочная, прекрасная, печальная – буквально идеальная для того, чтобы стать героиней грустной повести с плохим концом, которая чуть позже превратится в шедевр. Он понимал, что самое лучшее из возможного сейчас: развернуться и уйти, сохранив в памяти этот образ, сесть за машинку и писать, выливая на бумагу то, что придумал о ней. Но ни в коем случае не приближаться и не разбивать прекрасное заблуждение.

      Впрочем, в доводах голоса рассудка не было ровным счетом никакого толку.

      Он поднялся со своего места, машинально оставляя на стойке плату за то, что успел выпить сегодня, и осторожно скользнул к небольшому подиуму, на котором стояло пианино. Девушка как раз поднялась со своего места, собирая монетки, которые ей бросили несколько человек, пока она пела. Петир бегло прикинул сумму – этого даже на булку хлеба вряд ли хватило бы. Её голос стоил много больше, но разве это интересно тем, кто пришел пропустить по стакану чего-то крепкого после тяжелого дня? У этих людей были свои заботы, музыка для них была не проявлением чего-то прекрасного, а просто фоном, наравне с засиженной мухами картиной на стене, где уже сложно было разобрать, что изначально изобразил на полотне художник.

      — У Вас красивый голос, мадемуазель.

      Она заметно вздрогнула, вскинув на него глаза, которые вблизи оказались двумя невыносимо-голубыми льдинками. Точно, ангел. Не могло быть у обычного человека таких глаз, чистых, как родниковая вода. Комплимент, кажется, не столько порадовал её, сколько насторожил, девушка неуютно повела плечами, будто готовилась извиниться за свои вокальные данные, а не поблагодарить. Но прежде, чем она успела ответить, Бейлиш вытащил кошелек из кармана и протянул ей несколько банкнот. Рыжее очарование нахмурилось, отступило на шаг.

      — Вы слишком добры, месье. Моё пение столько не стоит, а больше я ничего Вам предложить не могу.

      Петир догадывался, о чем она думает, и потому поспешил качнуть головой.

      — Ничего больше я и не думал получить. Мне действительно понравился Ваш голос, но в этом баре, боюсь, его мало кто способен оценить, — он взглядом указал на монетки в её руках. — Отсутствие музыкального вкуса у местных завсегдатаев вовсе не повод Вам оставаться голодной.

      Мужчина сам шагнул ближе и аккуратно, но достаточно настойчиво вложил деньги в теплую и слегка подрагивающую ладонь своей невольной музы, так, чтобы у неё не осталось возможности отказаться. Ещё не поздно было развернуться и уйти, он помог ей по мере своих сил и мог с чистой совестью больше не появляться в её жизни. Мог, но всё ещё не находил сил сделать это.

      Девушка как-то скомкано улыбнулась, на щеках её выступил легкий румянец, довольно ясно заметный на бледной коже.

      — Благодарю. — она склонила голову, чуть крепче сжимая банкноты – подачку, если смотреть правде в глаза. Ломтик хлеба, брошенный бродячей собачонке, у которой достаточно жалобный взгляд и достаточно милая мордашка, чтобы привлечь внимание случайного прохожего. Кто она такая, чтобы приличного господина всерьёз интересовало, ляжет ли она сегодня спать голодной? Это не более чем успокоение его совести, маленький жест, который позволит ему считать себя чуть лучше. Что ж, пусть так. Она, в конце концов, не в том положении, чтобы давать волю гордости.

      Петир смотрел на неё и думал. С самого начала она не казалась ему похожей на девочек с улицы, что обычно работали в таких заведениях, готовые продать и свой голос, и своё тело, лишь бы заработать, и чем внимательнее он присматривался, тем сильнее крепла его уверенность, что так оно и есть. Её выдавало не только смущение и осторожный отказ, дело было скорее в мелочах, которые при всем желании невозможно подделать: в том, как она сидела за пианино, как наклоняла голову, как ставила руки, в интонациях её речи, слишком аккуратных для той, кто вырос в окрестностях вот такого бара.

      — Где Вы научились играть? — нарушил образовавшуюся паузу Бейлиш. Это был вопрос, призванный убить сразу несколько зайцев, но при этом выглядевший достаточно невинно, чтобы получить вполне правдивый ответ. И девушка не разочаровала его, осторожно пожав плечами.

      — Моя мама умела играть и научила меня.

      Это фактически было признанием в том, что детство её прошло в достаточно богатом доме, раз у матери была возможность заниматься музыкой, а у семьи хватало финансов на покупку такого недешевого инструмента, как пианино. Но тогда возникал вполне закономерный вопрос: что с этой семьёй произошло такого, что эта девочка оказалась на улице и была вынуждена искать работу у такого проходимца, как Оливье? Петир не мог сказать, что хорошо знает все более или менее знатные семьи Парижа, но он вращался в самых разных кругах и если бы где-то видел эту девушку раньше, наверняка запомнил бы этот момент.

      — Как Вас зовут? — вновь подал голос мужчина, понимая, что если он не проявит эту инициативу, беседа, и без того не слишком оживленная, затухнет окончательно.

      — Санса, — уже совсем тихо отозвалась пианистка, отступила снова на шаг. — Простите, мне... нужно идти.

      Ему нечем было её удержать, да и это было бы, в конце концов, странно. Поэтому Петиру оставалось только проводить девушку взглядом, наблюдая, как она скрылась за дверями бара. Ему здесь тоже было больше нечего делать, а значит, стоило вернуться в свою пустую квартиру, чтобы вновь действовать на нервы соседки звуками своей печатной машинки.

      ***

      — Санса, столь юной особе ещё рано не иметь совести!

      Девушка вздохнула, медленно садясь на постели. Сегодня её разбудил звук ещё менее приятный, чем надоедливое раскатистое воркование голубей – голос мадам Дюран, женщины, у которой она снимала уголок на чердаке.

      Луиза Дюран была в том возрасте, когда пора уже вести себя прилично, но ещё считала себя интересующей мужчин дамой, а потому сдавала только чердак, хотя жила в довольно просторном доме на улице Петрель, оставшемся в её безраздельном владении после смерти месье Дюрана – сын Жак ещё лет пять назад уехал в Америку "искать себя" и Луиза с порой со сдержанным раздражением получала от него письма с просьбами выслать ещё хоть немного денег. Она носила умеренно эффектные платья в сливовых тонах и любила пользоваться приторно-сладкими духами с удивительно стойким ароматом, а в минуты особенной эмоциональности взмахивала руками так, словно хотела взлететь. Сансу она сочла достаточно приличной девушкой, даже сделала ей небольшую скидку, но плату за жильё требовала строго раз в месяц и ни днем позже, в случае задержки закатывая глаза и начиная попрекать тем самым отсутствием совести.

      Рыжая поднялась на ноги, поправляя платье. Вчера она вернулась поздно, даже раздеваться уже не хотелось, а потому с утра наряд был не в лучшем виде, но это было наиболее приличное из тех двух платьев, что у неё в принципе были. На деньги, полученные от странного мужчины в баре, девушка хотела купить хотя бы ещё одно, потому что старые впору было пустить на тряпки. Но этим планам, кажется, не суждено было сбыться – если Луиза вознамерилась получить свои деньги, отказать шансов не было, иначе она могла вовсе выставить квартирантку на улицу.

      — У меня есть деньги, мадам Дюран, я вчера заработала.

      Женщина окинула выглянувшую из своей "комнаты" девушку взглядом, в котором явно сквозило недоумение.

      — Кто-то наконец стал платить тебе за твои песенки, или ты изволила найти приличную работу? И что у тебя за вид?

      Санса поджала губы, проигнорировав это начало нравоучений и вытаскивая из кармашка платья пару банкнот, протянула их домовладелице.

      — Вот. Это за полтора месяца.

      Брови Луизы поползли вверх. Прежде Санса едва наскребала мелочью требуемую плату, крупных денег у неё в руках и вовсе не бывало, а тут в кармашке пожеванного наряда мелькнула сумма, которой хватило бы на оплату и двух месяцев. Мадам прищурилась, тем не менее ловко спрятав деньги в маленькую сумочку, с которой не расставалась.

      — Ты что, начала воровать? Или пошла работать в квартал красных фонарей? И кто на тебя только взглянет, одна кожа и кости.

      Не то чтобы она пристально следила за тем, чем занимается девчонка, главное, чтобы в дом кого попало не тащила, но Луиза всё же порой интересовалась жизнью своей квартирантки, чтобы хоть примерно представлять, чего от неё можно ожидать.

      — Я не торгую телом! — щеки Сансы вспыхнули, девушка отшатнулась, словно её ударили. — Мне заплатили за то, как я пою!

      Очаровательная наивность. Казалось бы, она уже достаточно пожила среди "простых смертных" (а в том, что рыжая когда-то обитала отнюдь не в самом простом доме, Луиза не сомневалась), но всё равно сохранила практически детскую веру во что-то хорошее. Ну, или пыталась сохранить, убеждая себя, что в мире вовсе не так много грязи, как может показаться. Вот только такие заблуждения могли оказаться слишком опасными.

      — Очнись, никому нет дела до твоего пения, девочка, — усмехнулась мадам Дюран. — Ты ещё не поняла, что в таких барах, как тот, где ты работаешь, мужчины всегда хотят получить не твои песенки, а то, что у тебя под платьем? Если при этом они говорят красивые слова, это значит только то, что они хотят меньше заплатить. Так что будь осторожна, дорогая, и если уж хочешь сделать глупость, то хотя бы не продешеви.

      Санса открыла было рот, чтобы сказать, что не все мужчины таковы, но сообразила промолчать. В самом деле, что знала она о мужчинах? О жизни? О странном господине, который дал ей денег просто так, не прося ничего взамен? Она порой забывалась и верила в лучшее, но уже успела усвоить, что жизнь – это не песня и не сказка, а значит, в ней мало места для чего-то чистого и хорошего. Не стоит так глупо верить первому встречному, даже если очень хочется думать, что он лучше, чем есть на самом деле.

      ***

      Петир снял очки, зажмурился на несколько долгих секунд, чтобы дать глазам отдохнуть хоть немного. Он писал, почти не останавливаясь, менял листы в машинке один за другим, едва позволяя слегка подсохнуть чернилам, не обращал внимания, ночь за окном или день. Новая повесть совершенно захватила его, слова сами появлялись в голове прямо из пустоты, ложась так ровно, как никогда прежде, он никогда не писал ничего лучше, чем то, что получалось у него в эти дни. Это было чистым вдохновением, а когда Бейлиш на миг опускал веки, то видел перед собой блики в медных волосах и тонкие пальцы, касающиеся клавиш старого пианино.

      Он больше не ходил в "Minuit". Знал, что если снова её увидит, может опять не удержаться, подойти, а что будет дальше, никому не известно. Это было сущей глупостью, ведь он, в конце концов, взрослый здравомыслящий человек, ему стоит прежде думать, а уж потом давать волю чувствам. Да и о каких вообще чувствах можно говорить, если он испытывает их больше к тому образу, который создал сам, чем к живому человеку? Фантазия, буйное писательское воображение, нарисовавшее идеальную картинку, которой место на странице книги, а не в жизни. В такой "силуэт" и правда легко влюбиться, ведь у него нет ни одного изъяна, но с реальной девушкой он имеет мало общего. Если задуматься, Петир не знает о ней ровным счетом ничего, кроме того, что она из приличной семьи (хотя, это лишь его предположение) и у неё удивительный голос.

      Мужчина резко поднялся из-за стола, отложив в сторону очки, в которых печатал. Повесть, бесспорно, была делом важным, можно сказать даже, делом всей его жизни, но в эту самую секунду им завладела иная идея: найти, выяснить, кто она на самом деле, расставить всё по местам. Возможно, это разрушит всю магию её образа, но ведь есть в этом и плюс – прозрение, возвращение к реальности. Какая-то его часть хотела знать правду, протестуя против недосказанности и неизвестности.

      Если и был в Париже человек, который знал всё и обо всех людях приличного общества (и не очень приличного тоже, но эти свои знания он не афишировал), то это был Варис – пухлый бритый налысо мужчина с масляной улыбкой, к которому даже влиятельные люди обращались только в крайнем случае, при иных обстоятельствах стараясь не связываться с ним. По правде сказать, он был тем ещё жуком, не гнушался использовать свои знания в самых отвратительных махинациях, но зато у него можно было получить практически любую информацию (не бесплатно, разумеется, но это никого и не удивляло). Петир познакомился с этим в высшей степени мутным человеком, когда искал выходы на интересующего его редактора. Тот оказался практически бесполезным типом, а вот знакомство с Варисом осталось. Паук, как его называли заглаза, почему-то заинтересовался писателем, и теперь Петир был намерен воспользоваться его услугами, без предупреждения явившись в гости.

      — Мой дорогой месье Бейлиш, как я рад, что Вы нашли время нанести мне визит!

      Круглое лицо Вариса буквально лучилось радушием, но эта маска была дежурной и Петир об этом знал, а потому не спешил обманываться и лишь кивнул с умеренной вежливостью.

      — Я тоже рад Вас видеть. Но позвольте не тратить Ваше время и сразу озвучить суть вопроса, который привел меня к Вам?

      — Как чудесно, когда встречаются два деловых человека, которые сразу могут понять друг друга, — тот заулыбался, щуря маленькие глазки. — Что ж, я весь внимание.

      Петир сел в любезно предложенное кресло, взял секундную паузу, обдумывая, как задать вопрос таким образом, чтобы получить на него наиболее полный ответ. Варис знал цену каждому слову, тут нужно было быть точным и осторожным.

      — Я хочу узнать, известно ли Вам что-то о девушке лет семнадцати, рыжей, из хорошей семьи. У неё светлые глаза и красивый голос, а ещё она играет на пианино.

      Он прекрасно понимал, насколько странно звучат его слова, но надеялся, что Паук спишет это на причуды творческого человека. Впрочем, разве не причудой это и являлось по своей сути?

      — Я удивлен, — помедлив хмыкнул Варис, складывая ручки на животе. — Если бы мне не была известна область Ваших интересов и круги, в которых Вы вращаетесь, я решил бы, что Вы спрашиваете меня о падчерице Григора Клигана. Он умеренно богат и славится дурным нравом, так что вы с ним вряд ли нашли бы тему для беседы. К тому же, девушка, о которой мы говорим, погибла почти год назад вместе со своей матерью, когда сгорел загородный дом Клигана. Так что месье Григор теперь дважды вдовец, но, как говорят, не слишком этим опечален.

      Толстяк развел руками, после потянувшись к чашке с чаем, которую прежде оставил на столике. Он видел по лицу Бейлиша, что тот ещё не удовлетворил своё любопытство до конца, но не спешил выкладывать на стол все карты. Однако Петир лишь терпеливо слушал, подтвердив, что хочет узнать больше, только легким наклоном головы.

      — Первая мадам Клиган была довольно милой девушкой, не слишком большого достатка, но зато хороша собой, — наконец кивнул Паук. — На неё и после свадьбы порой заглядывались кавалеры, так что не удивительно, что муж ревновал её к каждому встречному. Говорят, это и привело к печальным последствиям: Григор задушил супругу, решив, что у неё роман с кем-то из прислуги. Официально она умерла из-за проблем с желудком, но это, как Вы понимаете, лишь красивые фантики. А Клиган вскоре уже нашел себе новую жену, вдову-испанку с юной дочкой и внушительным наследством, доставшимся от мужа. Мерседес Эрреро, если мне не изменяет память, было это года четыре тому назад.

      Петир нахмурился. Нельзя сказать, что в речи Сансы был слишком заметен акцент, но теперь, прокручивая в голове недолгий разговор, он мог согласиться, что говорила она всё же несколько иначе. Это было сложно уловить, видимо, девочка достаточную часть жизни провела во Франции, но кое-что ещё можно было различить.

      — Не могу сказать, что мадам Эрреро была глупа, — тем временем хмыкнул Варис. — Но в людях, кажется, разбиралась скверно, иначе вряд ли вышла бы за такого, как Клиган. Они прожили вместе чуть больше трех лет, а потом случилось это несчастье, пожар.

      — К которому сам месье Григор, разумеется, никакого отношения не имел? — усмехнулся Бейлиш.

      Варис улыбнулся понимающе, чинно кивнул, всё ещё держа в руках чашечку.

      — Ну конечно. Разве может порядочный человек иметь какое-то отношение к пожару, в котором погибли его состоятельная жена и её дочь от предыдущего брака, которую этот порядочный человек, если верить слухам, не очень-то любил?

      Картинка начинала складываться, причем довольно печальная. В ней по-прежнему оставалось немало пробелов, но они не слишком мешали Петиру представить, как всё произошло. Разумеется, даже каким-то образом выжившая в том пожаре девочка, у которой здесь не было ни родственников, ни хотя бы близких знакомых, не имела возможности обратиться за помощью к жандармам – наверняка отчим был в состоянии заплатить достаточно, чтобы ей не поверили. И потому она, опасаясь его преследования, предпочла скрываться и подрабатывать в баре, как умела... Ну и история.

      Варис смотрел на него внимательно, видимо, стремясь проследить ход молчаливых рассуждений писателя, в глазах Паука было решительно невозможно прочесть ничего, что выдавало бы его мысли, но можно было заметить искорки сдержанного любопытства.

      — К чему Вы задали мне вопрос о судьбе этой девочки, месье Бейлиш? Ищете новый сюжет для повести? Этот, пожалуй, заслуживает Вашего пера, в меру запутано, печально и с моралью: нужно крайне осторожно выбирать мужа, иначе всё может плохо закончиться.

      Петир не стал отвечать на усмешку, только аккуратно кивнул в ответ.

      — Да, это может стать интересным сюжетом. Правда, я бы переделал столь грустный конец, но ведь тогда не будет и морали, верно?

      — Вы правы, — мурлыкнул Варис, отставив чай и снова складывая руки на животе, что было одним из его любимых жестов. — Но ведь можно сделать историю и более оптимистичной, вложив в неё мысль, что мир не без добрых людей. Вдруг девочке чудом удастся спастись, после чего её приютит, условно говоря, "добрая фея", и все будут жить долго и счастливо?

      Паук улыбался, но наименее разумным шагом было бы верить его улыбке. Бейлиш почему-то догадывался: чем меньше он скажет Варису, тем лучше. Тот никогда не упускал шанса получить выгоду из того, что знал, а потому никогда нельзя было быть уверенным, к кому из его уст уплывут факты, которые были при нем озвучены.

      — Я ещё подумаю над тем, каким будет финал, — писатель поднялся на ноги. — Благодарю Вас за столь интересный рассказ, это было познавательно. Что я могу сделать для Вас в обмен на эту услугу?

      Варис всё ещё не стер с лица улыбку, делая неопределенный жест ладонью, что могло бы быть истолковано как "о, это пустяк, ничего Вы мне не должны", но Петир не спешил прощаться. И не ошибся, дожидаясь.

      — Думаю, подписанного экземпляра этой новой повести будет вполне довольно.

      Это звучало вежливо, не было слишком обременительной просьбой и казалось вполне невинным ответом. Но что-то подсказывало Бейлишу, что Варис не только хочет узнать, чем закончится история, но и может решить вмешаться в её ход.

      ***

      Санса опустила глаза к клавишам.

      Он снова не пришел, хотя она всё ещё порой поглядывала осторожно на посетителей, высматривая запомнившиеся черты. Девушка даже имени этого человека не спросила, а ведь благодаря его щедрости она теперь могла хотя бы пару месяцев не переживать, что её выгонит хозяйка. К тому же, какое-то смутное чувство подталкивало Сансу узнать о нем больше, чтобы доказать то ли мадам Дюран, то ли самой себе, что не все незнакомцы – бесчестные подонки, только и думающие, как бы залезть девушке под юбку. Да, быть может, этот господин и не был ангелом во плоти, но ей почему-то хотелось верить, что в нем хватает и хорошего.

      Во всяком случае, он уж точно был лучше, чем её отчим. Время, проведенное в доме Клигана, Санса вспоминала с ужасом, она боялась его – жестокого, вспыльчивого, не знающего сострадания. Мать говорила, что этот брак поможет им устроиться лучше, чем было прежде, но вышло всё совершенно иначе: их жизнь очень быстро превратилась в ад. Григор держал в страхе и жену, и падчерицу, но рассказать об этом хоть кому-нибудь было нельзя, иначе гнев его мог быть ужасным. Однажды ему показалось, что Мерседес была чересчур грустна на каком-то празднике, где они побывали на днях. После этого какое-то время мадам Клиган не появлялась в обществе, муж говорил, что ей нездоровится, но Санса знала: на самом деле мать просто не могла выйти из дома, не вызвав пересудов лиловым кровоподтеком на половину щеки – следом мужниного недовольства.

      — Эй, девочка.

      Рыженькая подняла голову от клавиш, осознав, что чересчур увлеклась своими мыслями и давно уже не играет, а теперь к ней подошел Оливье. Она хотела уже начать оправдываться, что просто дурно спала сегодня, и потому слегка рассеянна, но хозяин бара, кажется, не спешил делать ей выговор за эту заминку. Мужчина окинул свою "певчую пташку" внимательным взглядом и вдруг положил на крышку пианино пару банкнот.

      — Вот. Тебе просили передать.

      Санса не удержалась и подняла брови. Оливье никогда не давал ей денег сверх назначенной изначально мизерной платы за труд и того, что бросали слушатели, спасибо и на том, что вообще позволял работать в баре и иногда отдавал остатки продуктов с кухни. Он вообще был прижимистым, неулыбчивым, даже перед посетителями излишне не заискивал, хоть и держался вежливо. Сложно было предположить, что Оливье вдруг испытал приступ щедрости, а теперь прикрывался неизвестным благодетелем, выходит, деньги действительно были не от него.

      — Кто?

      — Месье Бейлиш, — повел плечом хозяин. — Зашел утром, когда тебя ещё не было, но даже кофе пить не стал. Сказал передать тебе эти деньги и то, что он хочет встретиться с тобой сегодня вечером у базилики Сакре-Кёр. Без четверти девять, если я верно запомнил.

      Санса хотела было удивленно переспросить, о каком господине идет речь, потому что имя было ей совершенно не знакомо, но не успела – в голове мелькнула догадка, кто это мог быть. Странно, почему он не пришел сам попозже, если хотел встретиться, почему вообще решил увидеть её снова, ведь их первый и единственный разговор не продлился и пяти минут. Пожалуй, сейчас у неё было ещё больше вопросов, чем когда он просто вдруг решил ей помочь (что реально объяснить хотя бы игрой в благородство), но... получить ответы можно было, лишь придя на назначенную встречу.

      — Спасибо, господин Оливье, — Санса кивнула, поднимаясь на ноги и бросая взгляд на часы на стене. — Кажется, мне пора.

      Отсюда до храма было даже меньше четверти часа пешком, спешить не было никаких причин, но опоздать не хотелось. Возможно, она была безрассудной, так просто решившись встретиться с человеком, о котором не знала ровным счетом ничего, но "странный господин", которого, как оказалось, звали месье Бейлиш, не вызывал у Сансы опасений. Он не выглядел как тот, кто захотел бы причинить ей вред, а что до странного места и времени – мало ли, вдруг днем он был слишком занят, чтобы зайти. Девушка тряхнула головой, сворачивая с бульвара де Рошешуар на улицу Данкур. О чем же ему пришло в голову поговорить с ней – по сути, просто незнакомкой?

      ***

      Базилика Сакре-Кёр, возведенная в память жертв франко-прусской войны, была удивительно светлым храмом, строительство которого заняло почти четыре десятилетия и завершилось чуть больше пяти лет назад на вершине холма Монмартр. В ней ясно ощущались византийские мотивы, стены из камня цвета слоновой кости перетекали в плавный купол, в солнечные дни базилика будто светилась или вовсе казалась облаком, случайно зацепившимся за самую высокую точку Парижа. Холм, изрытый старинными каменоломнями, пришлось укреплять, чтобы он выдержал такую постройку, ради этого работы пришлось прервать, но храм всё-таки завершили. На колокольне Сакре-Кёр теперь висел огромный колокол Савоярд, звон которого был слышен, кажется, на всю северную половину города – самый большой из колоколов Парижа.

      Санса остановилась, глядя на светлые купола, которые было прекрасно видно даже вечером, хотя до базилики Святого Сердца оставалось ещё несколько кварталов. Сейчас светлый травертин казался золотистым в последних лучах уходящего за горизонт солнца, он роднил этот храм с Собором святого Петра в Ватикане, где использовалась та же горная порода. Пористый камень словно пах теплом, вызывая воспоминания о солнечной Италии, где из него же отчасти был сложен Колизей, который Санса видела всего один раз, и о родной Испании, о доме отца, для строительства которого травертин привозили морем из Тиволи. Ей так нравилось сидеть на ступенях, нагретых на солнце, и читать книги о храбрых рыцарях, приключениях, прекрасных дамах. Тогда всё было так просто и понятно. Но это было словно тысячу лет назад.

      Девушке оставалось миновать всего квартал по улице Шапп, когда её воспоминания бесцеремонно прервали. Санса даже заметить не успела, как из узкого прохода между домами, который даже переулком было не назвать, к ней шагнула плечистая мужская фигура, а в следующую секунду рыжая только пискнуть и смогла – рот ей зажали шершавой ладонью, прежде чем утянуть куда-то в темноту.

      Петир бросил задумчивый взгляд на часы. Без двадцати девять. Для него, который вполне мог лечь далеко за полночь, это не значило ровным счетом ничего – писатель привык работать, когда есть запал, не слишком обращая внимание на время суток. Да и к возмущениям соседки по этому поводу тоже уже привык. Муза почему-то была созданием преимущественно ночным, а в их тандеме условия диктовала, как ни крути, именно она.

      После разговора с Варисом Бейлиш сначала подумывал снова наведаться в "Minuit", но потом решил не рисковать – если Паук отправил за ним кого-то из своих подручных, чтобы проследить, неразумно было давать ему такой прекрасный шанс отыскать Сансу. Но навестить девушку стоило. Причем не просто навестить, а поговорить начистоту и, без сомнения, предложить помощь. Ведь не могло же быть так, что у неё совершенно не осталось родственников, к которым она могла бы отправиться, чтобы не жить в чужой стране, перебиваясь с хлеба на воду. Хотя бы в Испании, какая-нибудь дальняя родня родителей или что-то вроде того. Уж лучше уехать к ним, чем дальше прозябать здесь и бояться каждой тени.

      Он остановился на середине абзаца, словно перекрыли кран. Если раньше мысли о Сансе были вдохновением, благодаря которому он мог писать, не останавливаясь, хоть всю ночь напролет, то теперь почему-то давали обратный эффект. Как будто подстегивали, мол, давай, иди, раз задумал, выполни то, что решил сделать, пока не поздно. Сложно было сказать, как может выглядеть это "поздно", но оно определенно было тем, чего лучше не допускать. Петир вытащил не исписанный до конца лист и закрыл машинку крышкой, чтобы не пылилась. Видимо, ему не суждено было вернуться к своей повести, пока он не разберется с этим делом, поставив хоть какую-то точку.

      Писатель подхватил с крючка пальто – вечера уже были прохладными, а до бара было около получаса ходьбы быстрым шагом. Сквер Батиньоль, на который выходили окна квартиры Бейлиша, проводил его тихим шумом листвы. Петир обычно не отказывал себе в удовольствии погулять там вечером, ему нравилось бродить по дорожкам этого английского сада, любоваться старыми ясенями и платанами и прислушиваться к журчанию воды в ручье. Этот сквер был своеобразным островком покоя, вдохновляя многих не стихи, песни и картины – у Альбера Андре, кажется, как раз была одна такая, правда, там парк был изображен куда более людным, чем теперь.

      Честно говоря, Бейлиш выбрал не самую короткую дорогу. Он мог бы добраться до бара и быстрее, но предпочел свернуть севернее, чтобы пройти через кладбище Монмартр, а потом, оставив по левую руку светлый купол базилики Святого Сердца, добраться до "Minuit". Петир хотел было взять правее сразу с площади дю Кальвер, но почему-то прошел до улицы Шапп. В общем-то это не играло большой роли, разница была всего лишь в пару минут, но не пройдя и пары кварталов мужчина понял, что если бы придерживался намеченного изначально маршрута, неизвестно, к чему бы это могло привести.

      В сумерках сложно было быть уверенным, но Бейлиш ни на секунду не усомнился в том, что видел, и от чего внутри поселился нехороший холод: какой-то крепкий мужчина совершенно бесцеремонно утянул в проулок рыжеволосую девушку, которая уж слишком напоминала Сансу.

      Она уже приготовилась к худшему и была готова отбиваться изо всех сил, хоть это и было практически бесполезно – весовые категории были слишком разными. Впрочем, это отнюдь не означало, что Санса просто сдастся на милость того, кто вот так запросто напал на неё с явно недобрыми намерениями. Конечно, в драке силы хрупкой девицы и взрослого здорового мужчины были более чем неравными, но покоряться судьбе имело ещё меньше смысла, чем попытаться оказать сопротивление.

      Вот только прежде, чем она успела хотя бы укусить ладонь, крепко зажимавшую её рот во избежание лишнего шума, как рука пропала. Да и предплечье девушки уже не сжимали так сильно, что позволило отпрянуть, оборачиваясь. В узком проходе меж домами было ещё меньше света, но Санса различила волнистые спутанные волосы, жесткую складку рта, обрамленного чем-то средним между бородкой и просто щетиной, а главное – грубый шрам, уродующий практически половину лица. Несомненно, во всём Париже был только один человек, обладающий такой приметной внешностью.

      — Месье Сандор? — чуть слышно выдохнула девушка, передумав пускаться наутёк.

      Мужчина криво усмехнулся – мимика его была изрядно ограничена шрамом. Вся внешность его была довольно пугающей, но если приглядеться, становилось понятно, что в глазах его нет злобы. Разве что усталость.

      — Ты была умна, Пташка, — вместо ответа он качнул головой. — Я даже надеялся, что у тебя получится больше никогда не попадать в поле зрения моего брата. Но он от кого-то узнал, что ты жива. Где ты сделала глупость?

      Санса нахмурилась, чувствуя, как сжимается всё внутри. Ей и в голову не могло прийти, что отчим может каким-то образом узнать о том, что она уцелела в том пожаре. Тогда дом сгорел едва не до угольков, тела тех несчастных, которые не успели выбраться, просто невозможно было опознать – они превратились в черные изломанные фигуры, от которых разило паленой плотью. За Сансу приняли, кажется, девчонку-горничную, с которой они были примерно одного роста, остальных примет просто не осталось, так что невозможно было точно установить личности жертв. Кто есть кто определяли по очертаниям и по тому, в какой примерно части дома находилось тело на момент пожара.

      То, что Санса в те минуты оказалась не в своей комнате на втором этаже, а в коридоре недалеко от кухни, было просто чудом. Девушка пошла налить себе воды, не став тревожить ради этого прислугу, когда запахло дымом, а огонь начал быстро уничтожать комнату за комнатой, начиная с гостиной, где был растоплен камин. Санса перепугалась, не сообразила, что нужно как можно скорее выбраться из дома, и вместо этого метнулась как раз к гостиной, где, как она помнила, мать сидела за вязанием. Стоило ей только дернуть ручку двери, как оттуда повалил густой едкий дым, пахнуло жаром – пламя жадно облизывало лакированную мебель, плясало по пушистому ковру и низу стен. Санса с криком отшатнулась, закрывая лицо локтем и буквально чувствуя, как огонь лижет подол её платья. Вряд ли испуганная, задыхающаяся от дыма девушка смогла бы сама осознать, где выход, и уж тем более добраться до него, ей определенно суждено было погибнуть там.

      Но в какой-то момент её за руку схватили чужие цепкие пальцы, и это было спасением. Младший брат Григора, Сандор, вытащил "племянницу" из полыхающего дома, хоть это и стоило ему нескольких серьёзных ожогов. Врачи даже опасались, что одного глаза он лишится вовсе, но Клигану повезло. Последнее, что он успел сказать Сансе после того, как они выбрались: "Беги. Никто не должен знать. Особенно он." Не было нужды уточнять, о ком шла речь. Санса могла быть в чем-то наивной, но в тот момент понимала: мать, скорее всего, мертва, как бы ужасно ни было даже просто допустить мысль об этом. Это значит, что больше от отчима её защитить некому (то, что Сандор не позволил ей погибнуть в огне, ещё не значит, что он встанет между ней и своим братом). Младший Клиган был прав – она могла только бежать. Впрочем, мыслить здраво мешали душащие слёзы и разболевшаяся от дыма голова, в тот момент Санса просто не могла взвесить всё и принять какое-то осмысленное решение, но, к счастью, могла просто повиноваться. И сделала это, со всех ног бросившись подальше от того, что никогда в общем-то и не было по-настоящему её домом.

      Если бы её спросили после, помнит ли она, как добралась до Парижа, вряд ли Санса смогла бы ответить. Всё было, как в тумане, в итоге она около суток просто просидела прямо на мостовой в какой-то подворотне, кутаясь в испачканное сажей и пропахшее дымом платье. Ей некуда было идти, она не знала, что делать, и могла только плакать, размазывая по лицу копоть вперемешку со слезами и жалея себя. К счастью, никто не обращал на неё внимания, здесь никому не было дела до чужого горя – на окраинах Парижа и без беглой падчерицы Клигана хватало несчастных, которым впору было выйти на улицу и выть от безысходности, но мало кто тратил на это время и силы. Слёзы ещё никому не помогли выжить.

      Санса отступила на шаг, прислоняясь спиной к стене дома. Камень захолодил лопатки, но и это не сразу помогло успокоить ускорившее бег сердце.

      — Я не знаю... я ничего такого не делала, — тихо выдохнула девушка, поднимая на Сандора глаза. — Я и разговаривала-то только с хозяйкой квартиры, с Оливье и...

      Сложно сказать, что именно не позволило ей закончить фразу: внезапно мелькнувшая в голове мысль или то, что в проулок, где они стояли, вдруг влетел взъерошенный господин невысокого роста, одетый в неновое, но весьма приличное серое пальто. Он был на голову ниже Клигана и явно слабо представлял себе, что будет делать со столь превосходящим в силе противником, но, кажется, был полон решимости вступиться за девушку, которую на его глазах столь наглым образом утащили в какую-то темную подворотню. Сандор успел приподнять брови и, видимо, хотел уточнить, что никому тут ничего дурного делать не собираются, но внезапный "рыцарь" и так уже увидел, что девица, которой по всему полагалось быть в беде, всего лишь стоит и просто разговаривает со своим "похитителем". Это обстоятельство обладателя серого пальто озадачило, что дало Сансе время рассмотреть его чуть лучше, и тут настал её черед вслед за Клиганом удивленно округлять глаза.

      — Месье... Бейлиш?

      Девушка произнесла это не слишком уверенно, потому что не могла поручиться, что верно запомнила услышанную от хозяина бара фамилию, но, кажется, угадала – названный месье встретился с ней взглядом, по всей видимости, надеясь на объяснения.

      — Я шла на назначенную Вами встречу, когда месье Сандор...

      — Постойте, — мужчина нахмурился, даже отступил на полшага. — Я никакой встречи не назначал. Я шел сейчас в бар, чтобы поговорить с Вами, так что оказался на этой улице чисто случайно.

      Повисла тишина. Всем им требовалось некоторое время, чтобы осмыслить эту нестыковку и предположить причины, по которым она могла произойти. Первым с нехитрой логической цепочкой справился Сандор, лицо его помрачнело, став ещё менее дружелюбным.

      — Догадываюсь, кто это подстроил. И нетрудно понять, зачем, — он перевел взгляд на Бейлиша. — У вас есть возможность сейчас же покинуть город и взять её с собой?

      Писатель несколько опешил от такой прямоты, но, благо, он знал достаточно, чтобы предположить, зачем нужно столь срочно увезти Сансу из Парижа. Девушка была явно растеряна тем, как бесцеремонно Клиган предположил, что Бейлиш действительно возьмется помочь, но тот, кажется, не планировал отказывать. Ему понадобилось меньше минуты, чтобы медленно кивнуть, что-то прикидывая про себя.

      — Я... полагаю, это возможно. Мне нужно только вернуться домой и забрать некоторые вещи.

      — И Вас не интересует, что происходит? — не выдержала Санса. — Вы всегда так легко соглашаетесь помогать непонятно кому, или мне просто потрясающе везет?

      Петир не сдержал смешок. Разум бы и правда посоветовал совершенно иное: развернуться и уйти, не ввязываться, не ставить под удар свою спокойную жизнь. Ведь это, в конце концов, всего лишь девушка, которую он пару раз видел в баре, с которой говорил всего дважды, если считать сегодняшнюю встречу, и которая по сути является для него просто источником больших проблем. Но помимо разума в нем говорило и нечто иное – иррациональная жажда не просто помочь, но и сделать нечто, выходящее за рамки привычно-серого, нечто, способное существенно повлиять на ход событий. Это можно было назвать чисто писательским стремлением вмешаться в сюжет – тяга, не слишком похожая на благородный порыв, но фактически ведущая к хорошему поступку. Так почему бы этот поступок не совершить?

      — Я знаю, кто Вы, — наконец отозвался Бейлиш. — Знаю достаточно, чтобы сказать, что Ваш отчим просто чудовище. И знаю о себе, что у меня не хватит совести оставить Вас здесь и уйти, чтобы не знать, чем всё это закончится. От родителей мне достался небольшой дом рядом с Пуасси... думаю, на первое время он вполне подойдет.

      Он протянул девушке руку. Разумеется, она была не в том положении, чтобы отказываться от любой помощи, каким бы странным ни был человек, её предлагающий, но Петир понимал, что эта иллюзия выбора (пусть даже они оба прекрасно осознавали, что это лишь иллюзия) даст Сансе понять: она не вещь, ей позволено выбирать и впредь её мнение будет услышано. Её не закроют в новую клетку. Ей действительно хотят просто помочь.

      Санса замерла, глядя на писателя внимательными прозрачно-голубыми глазами. Доверие. Это как чашечка из тонкого фарфора, которую можно удержать двумя пальцами и которая брызнет сотней осколков, если чуть сильнее сжать в руке. Дорогая. Такую не отдашь кому попало, слишком страшно ошибиться... но сейчас страха не было. Даже несмотря на общую напряженность ситуации и предупреждения мадам Дюран. И девушка осторожно вложила в руку Бейлиша подрагивающую ладонь.

      — Да... подойдет.

      Сандор, наблюдавший за этим, молча одобрительно кивнул. Он бы и сам забрал эту девочку из города, но ему просто некуда было её увезти – ни дома, ни имени, ни возможности защитить. Санса всё равно осталась бы слишком близко, а значит, по-прежнему была бы в опасности.

      — Береги себя, Пташка, — коротко произнес Клиган, — А я постараюсь позаботиться о том, чтобы больше тебя не нашли.

      Санса встревоженно нахмурилась. Она опасалась даже предполагать, какие действия могут скрываться за такими словами, а главное, чем это может обернуться для Сандора. Но всё, что она могла сейчас: коротко сжать пальцы на его запястье, что куда лучше слов выражало всё, что переплелось внутри. Мужчина только легко дернул уголком губ с той стороны, где лицо не было обожжено и сохранило подвижность, и отступил на шаг. Их невозможно было назвать даже друзьями, чтобы так затягивать прощание.

      Из собственных мыслей её выдернул голос Петира и осторожное прикосновение к плечу.

      — Идемте, мадемуазель. Нам ведь нужно как можно быстрее покинуть город.

      Он легко потянул девушку за собой дальше по улице. Санса не была уверена, что запомнила хоть один поворот, хотя успела достаточно хорошо узнать город, она просто следовала за писателем. Бейлиш молчал – то ли позволял ей обдумать происходящее, то ли сам погрузился в размышления.

      Уехать из Парижа. Неизвестно, надолго ли. Неизвестно, как далеко. Неизвестно, получится ли вернуться. Уехать, откладывая в сторону всё недописанное, недодуманное, наживая себе достаточно неприятного врага и просто переворачивая всё с ног на голову. Пугающая, если задуматься, ситуация. Но сейчас, складывая в потрепанный чемодан печатную машинку и стопки черновиков, сожаления он не чувствовал – кажется, всё самое важное он забирал с собой: себя, свои идеи, а ещё эту странную рыжую девочку, которую пока так и не понял до конца. Но, может быть, сейчас у него будет время понять?

      Санса стояла в углу комнаты, бесшумно наблюдая за тем, как писатель собирает немногочисленные пожитки. Если бы ей пришлось делать то же самое, вышло бы ещё меньше, всё самое ценное она и так носила с собой: наименее потрепанное платье и небольшая подвеска в виде веточки шиповника с полураспустившимся бутоном – мамин подарок. Клиган достаточно точно сравнил её с птичкой – ничего обременяющего, ничего лишнего, только собственные голос и пёрышки, а больше и беспокоиться не о чем. И терять нечего.

      Бейлиш бросил на неё взгляд, поставил на пол только что застегнутый чемодан и подошел к девушке.

      — Мадемуазель Санса... Я хочу, чтобы Вы понимали, что моя помощь ни к чему Вас не обяжет. Вы ничего не знаете обо мне, не обязаны мне доверять, но я могу пообещать, что не причиню Вам вреда. Хотя, кажется, уже сделал это по неосторожности, — мужчина поджал губы. — И это, пожалуй, ещё одна причина, почему я хочу всё исправить.

      — Это Вы кому-то рассказали обо мне? — она нахмурилась, неуютно напрягая плечи.

      Петир развел руками.

      — Моё любопытство привело меня к не самому надежному человеку, — вынужден был признаться он. — За это прошу прощения. Мой интерес осложнил Вам жизнь, мне это и исправлять.

      Санса впервые смотрела на него вот так: прямо и достаточно долго, чтобы различать больше деталей, чем прежде. Оказалось, у него внимательные серо-зеленые глаза с уютно наметившимися морщинками от уголков и внушающая доверие полуулыбка, от писателя пахло деревом, чернилами и, совсем чуть-чуть, мятой. И если уж она оказалась в ситуации, когда нет никого, на кого можно было бы положиться, почему не довериться ему? В конце концов, это явно не будет хуже, чем снова сбежать одной.

      Ensemble c'est tellement mieux pour avancer

      Ensemble allons au bout de nos pensées

      — Нам, — вдруг тихо поправила Санса. — Я, кажется, тоже изрядно осложняю Вам жизнь. Так что и исправлять это придется вместе.

      Она была сейчас не тем голубоглазым ангелом, которого он видел в баре, не той Музой, полупризрачным идеальным плодом воображения. Нет, сейчас перед Петиром стояла живая девушка, настоящая, усталая, но не отчаявшаяся. Она была благодарна ему за предложенную помощь, но и сама не собиралась сдаваться. Выходит, у них действительно был шанс со всем разобраться?

      Pour toujours mon cauchemar est fini